Por las calles de la vida. Заметки про жизнь, не только о танго.

Парашют, химия и никакого танго.

   Одно из самых ярких ощущений в жизни я испытал совершив прыжок с парашютом. Было это в классе девятом. Районный ДОСААФ организовал кружок и я с несколькими одноклассниками записался в него. Тем более, что прыжки совершались вместо уроков. Рев движка, открытая дверь салона, земля в виде топографической карты в километре подо мной. Я чуть не обосрался, но под одобрительные маты инструкторов вывалился из кукурузника прямо навстречу, как я тогда думал, смерти ибо парашюты мы складывали сами, а я как-то сомневался в своем умении. Помню необычайную тишину и покой, которые вдруг окружили меня после открытия парашюта. Я даже сначала подумал, что оглох, так было тихо.
Пять минут кайфа и я оказался на земле. Второй прыжок оказался не таким радужным. Он все время откладывался то по причине погоды, то из-за несчастного случая: в каком-то из клубов разбился парашютист. Наконец свершилось! Страхи поутихли. Я уже чуствовал себя бывалым десантником и спокойно нырнул в бездну вниз головой. Каким-то образом при раскрытии парашюта я получил по шее стропами, да так, что я от боли матерился до самой земли и о тишине и покое можно было забыть. Вдобавок я приземлился на пашню и сильно подвернул ногу. Подбежавшие ко мне бывшие и будущие десантники, перевернули меня на бок: «что,чувак — больно?», - спросили они, сдирая с меня шлем и запасной парашют. Через секунду я остался один посреди поля. Дело в том, что очередь на прыжки большая, а шлемов и запасных парашютов мало. Вот народ и метался по полю за приземлившимися, в надежде урвать инвентарь. Я только через минут сорок смог доковылять до базы, волоча за собой парашют, точь в точь как раненый диверсант из фильмов про войну. Общество содействию армии и флоту таки посодействовало моему пониманию того, что такие люди как я нужны в тылу. Так закончился, так и не начавшись, мой роман с армией и я твердо решил откосить путем поступления в институт. Туда куда я хотел поступать, нужен был серьезный блат, как впрочем и везде в те времена. Однако блат вдруг нашелся в образе соседа с третьего этажа и постоянного партнера по преферансу моего дяди. Как оказалось, он был проректором Политеха и я без труда стал студентом факультета автоматики, специальность ЭВМ. Выбор был основан на том, что там не было химии. Химию я всегда не знал и не любил. Мне и в голову не приходило в школе, что можно выполнить домашнее заданее по химии. Ведь тогда я подмочил бы свою безупречную репутацию начитанного гуманитария и твердого троечника.

Мой любимый анекдот:
-Папа, почему яблоко темнеет, когда его надкусишь.
-Видишь ли сынок, амбивалентное железо вступает в реакцию с кислородом...
-Папа, а ты с кем разговариваешь?

  Единственное, что я помню из школьной химии, это Бабу Шуру, нашу химичку. Вернее помню, как мы в летнем лагере на Шацких озерах зашили суровыми нитками ее палатку и она до обеда не могла выбраться из нее. Еще помню, что ее собачку, белоснежную болонку, обосрала корова. Отстирать ее она так и не смогла и грязно -зеленая собачонка гоняла по лагерю, заливаясь лаем, пугая своим видом забредших к нам в гости аборигенов.
Такие вот воспоминания нахлынули на меня накануне первого апреля. И никакого танго.


ДЯДЯ СЛАВА

  Прочитал интересную статью про танго и криминал. Про гордых портеньо, гуапо и компадронов. (Позже выложу) И что-то неуловимое стало брезжить в моей памяти. Порт, криминал... И вспомнил! Город-герой и порт Севастополь, где я в детстве каждый год проводил все лето. Среди многочисленных родственников выделялся мой двоюродный дядя Слава. Он уж точно был бы и гуапо, и компадроном. Начать с того, что он был «особо опасным рецидивистом». Я тогда мало, что понимал, но очень любил с ним ходить на городской пляж. Если кто помнит, что это такое, тот вздрогнет. Это десять человек на одном квадратном метре, к морю не подойти и т. п. Но когда раздевался дядя Слава, то волшебным образом образовывалось свободное пространство метров в десять вокруг. Пять синих куполов на его белоснежной коже (без меня он на пляж не ходил) делали свое дело. Я с упоением рассматривал десятки рисунков и читал надписи. Особенно запомнились : «Homo homini lupus est» и надписи на одном бедре: «они устали» и «ходить под конвоем» на другом. Он учил меня, восмилетнего октябренка, сплевывать сквозь зубы длинным, точным плевком метра на два; делать из напильника заточку; показывал место на животе, куда ее можно воткнуть, не причинив вреда жизненно важным органам и другим полезным по его мнению вещам. И заметьте- ни слова о скрипке или пианино! Даже шансоном не пахло.

  Затем он пропал на несколько лет. По иронии судьбы последнюю ходку он сидел во Львове и на выходе встречали его я и моя маман. Уже у нас дома, беспрестанно ходя из угла в угол, он учил меня отбеливать зубы раствором соляной кислоты: «Запомни, главное вовремя сплюнуть!»,- говорил он, показывая мне свои действительно белоснежные зубы. После он учил меня не показывать свой страх перед «шушарой» и «крысами». Затем он уехал и больше я его никогда не видел...

  Из всех его уроков мне в жизни пригодились два. Первое-я мог на лету попасть голубю плевком в глаз. А второе-когда мне было лет четырнадцать, моя маман, начальник поезда Львов-Москва, взяла меня в столицу нашей Родины на экскурсию. По дороге к нам в вагон села группа, человек пять, только что освободившихся товарищей. Один из них, самый молодой, после первой выпитой им рюмки, спросил меня: «Хочешь посмотреть каким ножом я тебя ночью зарежу?» и достал из кармана выкидушку, щелкнул лезвием и положил на стол передо мной. Тут я с благодарностью вспомнил своего дядю Славу и его уроки. На моем лице не дернулся ни один мускул, хотя сфинктор свело судоргой. Я взял нож, повертел в руках, одобрил размер и демонстративно лег спать. Вернее сделал вид, спать почему-то не хотелось. А утром, выходя из вагона этот гад мне весело подмигнул.

  Вот такие они, наши компадроны и портеньо.   Вот такие они, наши компадроны и портеньо. Кого винить? Время? Страну?...Наверное все вместе. Только одни почему-то детей учат музыке, другие-делать заточки. Такова жизнь.



Carnaval de mi barrio. Ремолино, Львов, танго и я.

  Я прочитал в каком-то интервью аргентинского танцора фразу: мол когда мы, аргентинцы, слушаем танго, то у нас всплывают в голове картинки из детства, фонари там всякие, баррио и прочие атрибуты тоски по прошлому. Поэтому мы так хорошо танцуем. Думаю, что он прав и неправ одновременно. У каждого из нас есть свои фонари, дворы и босоногое детство. Многие из нас задавались вопросами ¿Dónde estará mi arrabal? или «Куда уехал цирк?». И не важно, что с возрастом приходит понимание, что цирк уезжает, а клоуны остаются. Что прогресс может не только разрушать старые аррабали, но и превращать в аррабали то, что было создано веками до нас. Да один вид уродского здания банка возле памятника Мицкевичу во Львове вгонит в ступор любого ценителя архитектуры.

  Где мой город? Почему его превращают в аррабаль? Почему городская культура исчезает, а ее место занимает культура люмпенов и села? Танго для меня является выражением и оплотом именно городской культуры.

  Мне повезло родиться во Львове. «Мама, что это за штука торчит со стены?». «Это газовый фонарь, сынок. Его каждый вечер зажигал фонарщик». (Farol, Farolito viejo, Farolito De Mi Barrio). А трамвай №10 (El cornetín del tranvía, Tiempo de tranvías, Nueve puntos) ? Похожий сейчас стоит возле памятника Коню. Я долго был уверен, что песня «Шел трамвай десятый номер, на площадке кто-то помер, тянут, тянут мертвеца, ламца дрица а ца-ца» - это песня про этот трамвай, на котором я ездил в свой детский сад.

  Двор, старый двор в центре славного города (Patio mio). Площадь Франка, которую до сих пор называют по-старому: Пляц Пруса.

  Один день жизни. Утро начиналось в шесть утра (El amanecer) равномерным шух-шух-шух. Двор мел дворник пан Генек. Уж он-то точно не сбил бы с ритма весь квартал. И я не уверен, что птички на рябине начинали петь сами (Canta pajarito), а не пан Генек будил их своею метлой. Уже ближе к полудню в открытое окно влетают звуки полонеза Огинского. Старый, слепой скрипач (Viejo Ciego) в черных круглых очках, разложил свой футляр на асфальте и старательно водит смычком по струнам облезлой скрипки (El violín de mi ciudad). Со всех окон летят не помидоры, нет. Летят завернутые в бумагу копейки. Все, что не попало в футляр старик, при помощи нас, пацанов, тщательно собирает, кланяется всем и гордо уходит в следующий двор, постукивая тросточкой. Мне тогда казалось это самой прекрасной мелодией в мире.

  «Тряпки, шматы, бааарахло!», - старьевщик (El ciruja) с мешком ждет, когда ему прямо с окон будут кидать старую одежду и прочий хлам. «Тооочу, ножи, ножницы!» Очередной бизнесмен с устройством, похожим на бабулину швейную машинку «Зингер», заходит в наш двор. К нему выстраивается очередь из соседок с ножами и ножницами. Жизнь кипит. За ним приходят старушки-парашютистки, прозванные так за сложенные за спиной простыни, в которых они носили по «своим» клиентам домашние сметану, молоко, яйца, зелень.

  «Псякрев, Тузю, ходь ту! Холера ясна!», - это старая полячка пани Лутышинська безуспешно гоняется по двору за своим уродливым псом Тузиком (Con mi perro), чтобы побить его ремешком за то, что он обоссал ее обувь... «най те крев заляе, псякрев!».

  Во дворе росла рябина, под которой на двух квадратах деятельный и хозяйственный дядя Альфред (Compadrón) развел огород . На чердаке он держал кроликов и запомнился мне со шлангом в руках из которого постоянно поливал то огородик, то мотоцикл с коляской, который потом был заменен на ушастый «Запорожец» (Viejo Coche) . Всегда в семейных трусах, майке-алкоголичке, не прикрывающей его огромного волосатого пуза, в сапогах и с беломором в зубах. «ООО, цэты, ятепрошу вжуждвж...», - радостно и громогласно сообщал он мне новости. Никогда не понимал ни слова.

  В подвалах нашего дома жили еще две полячки. Пани Марыся (Margot) и пани Груша (Yira, yira). Пани Марыся всегда одевалась с иголочки, чистенькая, аристократического вида бледная старушка. Губы у нее всегда были сжаты в тонкую линию, а глаза сверлили окружающих не хуже лазера. Не мудрено, когда тебя выкидывают со своей квартиры в подвал. Пани же Груша была классической содержательницей малины. К вечеру и всю ночь напролет в мои окна доносились стук в окно подвала, сакраментальное: «Грушка, відкрий» и звуки пьяных песен и дебошей (Romantico bulincito, El Bulin de la Calle Ayacucho, De vuelta al bulin, Bulincito Amigo). Помню, как я учился кататься на велосипеде и врезался пани Груше передним колесом прямо между ног. Я узнал тогда много новых слов для себя и про себя. Добавлю, что последний раз я ее видел, когда собирался рано утром в школу. Звонок в дверь. На пороге стоит пани Груша, худющая, в ночной рубахе и сифилистическими язвами на теле и протягивает ко мне свои костлявые руки. Хорошенькое явление пионэру перед политинформацией. Представляю, чтобы написал Диссеполо, увидев такое! Как я орал на нее! Моя бабуля потом все мыла хлоркой. Пани Грушу вернули в триппбольницу и больше ее никто не видел. А вы говорите Буэнос Айрес, аррабаль, фароль...
Да это самые, что ни на есть танговские воспоминания. Поэтому-то танго так легко и естественно вошло в мою жизнь. Просто оно всегда там было и встреча с ним — это было просто возвращение домой.

  А отель «Днистер»? О, это отдельная история. Строили его очень долго, почти как храм Саграда Фамилиа в Барселоне. Наконец, в начале 80-х, очередной совковый уродец возвысился рядом с собором святого Юра. Аррабализация продолжилась. Самое интересное там происходило в 90-х, вплоть до реконструкции в 1999 году (Milonga Del 900). Это был классический притон. Смесь казино и борделя. Кабаки были оккупированы братками в золотых цепурах с руку толщиной. Везде стояли игровые автоматы. Там мой друг (Patotero sentimental) получил кухонным, полуметровым ножом в живот от тщедушного нарика (Duelo criollo). Благодаря своему могучему телосложению и здоровью, он выжил. Лечили его за деньги тех же братков под постоянными угрозами «не открывать метлу» (Amando en silencio)...
Сейчас это респектабельный отель. После реконструкции ничего не напоминает о былом гадюшнике. Символично, что Ремолино проходит именно там. Самое танговское место...

  Мир всегда больше, чем кажется и Львов, скорее всего, не самый лучший город на свете, и наверняка есть на свете фестивали круче Ремолино, но для меня это не важно. Я счастлив, что живу в этом городе и безмерно рад, что Ремолино (Carnaval de mi barrio) проходит в пяти минутах ленивой ходьбы от моего дома. Теперь вы понимаете, что Львов, танго, Ремолино и я - идеально подходим друг другу. И таких, как я, с музыкой в сердце, поэзией в душе и ритмом в ногах, очень много приезжает на Ремолино. А танцевать, как аргентинцы..? У каждого свой танец, но музыку и язык этого танца я с удовольствием буду изучать все оставшееся мне в этой жизни время. Viva Lviv! Viva el tango!Viva Remolino!


 Юрий Никулин
 Нашел прекрасную иллюстрацию к главе Ремолино.

   Страшно подумать, 41 год назад, девятилетний мальчик завороженно смотрел в окно. У него была высокая температура и перемотано горло, но зрелище за окном заставило забыть об ангине. Тем пацаном был я и события того ноябрьского вечера отпечатались у меня в памяти навсегда. Хотя на улице уже было темно, во дворе было светло, как днем. В лучах мощных прожекторов посреди двора о чем-то разговаривали несколько человек. Вокруг суетились люди и было полно странной аппаратуры. Представьте впечатления пацана, неожиданно увидевшего в паре метров от себя суперзвезд. А именно ими были и остались навсегда Юрий Никулин, Лев Дуров и Ольга Аросьева, незабываемая пани Моника из кабачка 13 стульев. Сказать, что Никулин был популярен — не сказать ничего. Он был просто идолом, особенно у нас, пацанов. Уже вышли и «Операция Ы» и «Брильянтовая рука». В школе мы просто общались цитатами из его фильмов. Можно представить мое состояние! Четвертым собеседником был крупный, плотный и курчавый мужчина. Только потом я узнал, что его звали Эльдар Рязанов. Снимал он фильм «Старики-разбойники». Что-то у них не сросталось с сюжетом и моя маман позвала всю компанию к нам домой греться и кушать борщ. Я помню свой восторг (я просто уссыкался от смеха), когда Юрий Никулин, зайдя в дом, поздоровался со мной за руку и скорчил забавную физиономию, которая затем вошла в фильм (0.07):

  Пока компания сидела в проходной комнате, обсуждая съемки, я выпросил револьвер типа наган, с которым по сюжету бегала героиня пани Моники. Насмотревшись фильмов про ковбоев, я попытался быстро взводить курок ладонью левой руки, но оказалось, что сил у меня хватало еле-еле на один взвод, после которого я еще и выстрелить мог с трудом. У меня было ощущения, что меня конкретно  обманули.

   Съемки эпизода, который всего пару минут мелькнул на экране, заняли несколько дней и кучу дублей. Все это время, на радость мне, у нас тусовалась киношная братия. Среди реквизита у них был манекен почему-то коричневого цвета, одетый в военную форму. Юморист дядя Альфред кинул его под окна пани Груши, постучал к ней в окно с криком: «Дивись, Грушка, хто до тебе прийшов!» Нужно сказать, что коричневатый цвет лица манекена, мало отличался от цвета лиц ее прихожан. Она высунулась из окна, чтобы разглядеть клиента: «Йой, курррва мама, хто цэ?»,- заверещала она, приглядевшись. Далее последовала длинная матерная тирада в адрес шутников.

    Через пару недель после этих событий, я спокойно делал уроки. Дома никого не было. Звонок в дверь. Открываю. На пороге Юрий Никулин. «Здравствуй,-говорит,- можно я у вас немного отдохну, а то до гостиницы далеко?» Он еще спрашивал! Конечно, я проводил его, показал место, где можно было прилечь. Тогда-то он и дал мне этот автограф.

   После этого я с ним не встречался, а вот маман моя умудрилась в Москве чуть не попасть под машину, в которой ехала пани Моника. Та ее узнала и пригласила в ресторан. Ну, маман всегда везло на приключения, то Боярский сигареткой угостит, то Брежнев цветы подарит, но это уже другая история.

Нашел отрывок, где можно увидеть мой старый двор.

В начале Аросьева бежит с тем самым наганом, а с 0.54 можно увидеть наш забор во дворе (после съемок положили каменный) и сарай, в котором жила с Тузиком пани Лутышинська. Далее видны окна дяди Альфреда на первом этаже. Мои не видно. Они с другой стороны камеры. После можно увидеть стену между двумя брамами, на которой намалеваны мишени. Моя работа. Вот и весь эпизод. А память на всю жизнь.
 

   Кстати, в одной из этих брам сын Альфреда, Игорь, который был старше меня на два года, вместе с еще одним соседским пацаном грабанули мирно спавшего пьяного. Меня поставили на шухер. Добычей ограбления века стали три рубля. Деньги должны были пойти на день рождения Игоря. Однако бдительная пани Лутышинська все видела и заложила нас мамаше Игоря. Все были наказаны, никакого дня рождения и красные жопы. Мне не понравилось и в криминал я больше не лез, а вот Игорек таки ходку сделал. Последний раз видел его несколько лет назад с опухшей рожей и палочкой. Сейчас не знаю где он и что с ним. Как говориться - парень с нашего двора...